Ворота Расёмон - символ японского хоррора и японской готики...
Расёмон (яп. 羅城門 или яп. 羅生門, также Радзёмон или Расэймон, "ворота Расё", букв. "замковые ворота") — ворота, стоявшие в южных концах основных городских проспектов (Судзаку-одзи) в древних японских столицах Наре (Хэйдзё-кё) и Киото (Хэйан-кё). На противоположных (северных) концах проспектов стояли ворота Судзаку (Судзакумон) — парадный въезд в императорскую резиденцию.
Расёмон в Киото являлись самыми величественными из двух монументальных ворот, возведённых в период Хэйан. Построенные в 789 году, они были более 32 метров в ширину, около 8 метров в высоту, примыкали к 23-метровой каменной стене.
К XII веку ворота пришли в запустение и стали небезопасным местом, имевшим дурную славу пристанища воров и разбойников.
В строениях ворот оставляли трупы и брошенных детей.
Легенды гласили, что ворота служили обиталищем демону Ибараки Додзи.
Именно эти разрушенные ворота послужили основной сценой действия рассказа "Ворота Расёмон" Рюноскэ Акутагавы и одноименного фильма Акиры Куросавы.
Для Акутагавы Расёмон являлись символом морального и физического разложения японского общества времён заката эпохи Хэйан.
В настоящее время на месте ворот Расёмон не осталось даже фундамента. Историческое место в районе Минами отмечено лишь памятным знаком с пояснительной табличкой.
З.Ы. Не знаю, чтотам с моральным разложением в эпоху Хэйнан... Но Акутогава написал о том, как зло внутри человека побеждает... Как благородный человек в страшной обители зла - воротах Расёмон, сам становится злом.
Рюноскэ Акутагава. Ворота Расемон
Это случилось однажды под вечер. Некий слуга пережидал дождь под воротами Расемон.
Под широкими воротами, кроме него, не было никого. Только на толстом круглом столбе, с которого кое-где облупился красный лак, сидел сверчок.
Поскольку ворота Расемон стоят на людной улице Судзаку, здесь могли бы пережидать дождь несколько женщин и молодых людей в итимэ'гаса и момиэбо'си. Тем не менее, кроме слуги, не было никого.
Объяснялось это тем, что в течение последних двух-трех лет на Киото одно за другим обрушивались бедствия - то землетрясение, то ураган, то пожар, то голод. Вот столица и запустела необычайно. Как рассказывают старинные летописи, дошло до того, что стали ломать статуи будд и священную утварь и, свалив в кучу на краю дороги лакированное, покрытое позолотой дерево, продавали его на дрова. Так обстояли дела в столице; поэтому о поддержании ворот Расемон, разумеется, никто больше не заботился. И, пользуясь их заброшенностью, здесь жили лисицы и барсуки.
Жили воры. Наконец, повелось даже приносить и бросать сюда неприбранные трупы. И когда солнце скрывалось, здесь делалось как-то жутко, и никто не осмеливался подходить к воротам близко.
Зато откуда-то собиралось несчетное множество ворон. Днем они с
карканьем описывали круги над высоко загнутыми концами конька кровли. Под вечер, когда небо над воротами алело зарей, птицы выделялись на нем четко, точно рассыпанные зерна кунжута. Вороны, разумеется, прилетали клевать трупы в верхнем ярусе ворот. Впрочем, на этот раз, должно быть из-за позднего часа, ни одной не было видно. Только на полуобрушенных каменных ступенях, в трещинах которых проросла высокая трава, кое-где белел высохший вороний помет. Слуга в застиранной синей одежде, усевшись на
самой верхней, седьмой, ступеньке, то и дело потрагивал рукой чирей, выскочивший на правой щеке, и рассеянно смотрел на дождь.
Автор написал выше: "Слуга пережидал дождь". Но если бы даже дождь и перестал, слуге, собственно, некуда было идти. Будь то обычное время, он, разумеется, должен был бы вернуться к хозяину. Однако этот хозяин несколько дней назад уволил его. Как уже говорилось, в то время Киото запустел необычайно. И то, что слугу уволил хозяин, у которого он прослужил много лет, было просто частным проявлением общего запустения. Поэтому, может быть, более уместно было бы сказать не "слуга пережидал дождь", а "слуга, загнанный дождем под крышу ворот, сидел как потерянный, не зная, куда деться". К тому же и погода немало способствовала подавленности этого хэйанского слуги. Не видно было и признака, чтобы дождь, ливший с конца часа Обезьяны, наконец перестал. И вот слуга, снова и снова перебирая бессвязные мысли о том, как бы ему, махнув на все рукой,
прожить хоть завтрашний день, - другими словами, как-нибудь уладить то, что никак не ладилось, - не слушая, слышал шум дождя, падавшего на улицу Судзаку.
Дождь, окутывая ворота, надвигался издалека с протяжным шуршаньем.
Сумерки опускали небо все ниже, и, если взглянуть вверх, казалось, что кровля ворот своим черепичным краем подпирает тяжелые темные тучи.
Для того чтобы как-нибудь уладить то, что никак не ладилось,
разбираться в средствах не приходилось. Если разбираться, то оставалось, в сущности, одно - умереть от голода под забором или на улице. И потом труп принесут сюда, на верхний ярус ворот, и бросят, как собаку. Если же не разбираться... мысли слуги уже много раз, пройдя по этому пути, упирались в одно и то же. Но это "если" в конце концов по-прежнему так и оставалось "если". Признавая возможным не разбираться в средствах, слуга не имел мужества на деле признать то, что естественно вытекало из этого "если":хочешь не хочешь, остается одно - стать вором.
Слуга громко чихнул и устало поднялся. В Киото в час вечерней
прохлады было так холодно, что мечталось о печке. Ветер вместе с темнотой свободно гулял между столбами ворот. Сверчок, сидевший на красном лакированном столбе, уже куда-то скрылся.
Втянув шею и приподняв плечи в синем кимоно, надетом поверх желтой нательной безрукавки, слуга оглянулся кругом: он подумал, что если бы здесь нашлось место, где можно было бы спокойно выспаться, укрывшись от дождя и не боясь человеческих глаз, то стоило бы остаться здесь на ночь.
Тут, к счастью, он заметил широкую лестницу, тоже покрытую красным лаком, ведущую в башню над воротами. Наверху если и были люди, то только мертвецы. Придерживая висевший на боку меч, чтобы он не выскользнул из ножен, слуга поставил ногу в соломенной дзори на нижнюю ступеньку.
Прошло несколько минут. На середине широкой лестницы, ведущей наверх, в башню ворот Расемон, какой-то человек, съежившись, как кошка, и затаив дыхание, заглядывал в верхний этаж. Свет, падавший из башни, слабо освещал его правую щеку. Ту самую, на которой среди короткой щетины алел гнойный прыщ. Слуга сначала пребывал в полнейшей уверенности, что наверху одни мертвецы. Однако, поднявшись на две-три ступени, он обнаружил, что наверху
есть кто-то с зажженным светом, к тому же свет двигался то в одну сторону, то в другую. Это сразу бросалось в глаза, так как тусклый желтый свет, колеблясь, скользил по потолку, затканному по углам паутиной. Если в такой дождливый вечер в башне ворот Расемон горел огонь, это было неспроста.
Неслышно, как ящерица, слуга наконец почти ползком добрался до верхней ступени. И затем, насколько возможно прижавшись всем телом к лестнице, насколько возможно вытянув шею, боязливо заглянул внутрь башни.
В башне, как о том ходили слухи, в беспорядке валялось множество трупов, но так как свет позволял видеть меньшее пространство, чем можно было предполагать, то, сколько их тут, слуга не разобрал. Единственное, что хоть и смутно, но удавалось разглядеть, это - что были среди них трупы голые и трупы одетые. Разумеется, трупы женщин и мужчин вперемешку. Все они валялись на полу как попало, с раскрытыми ртами, с раскинутыми руками, словно глиняные куклы, так что можно было даже усомниться, были ли они когда-нибудь живыми людьми. Освещенные тусклым светом, падавшим на выступающие части тела - плечи или груди, отчего тени во впадинах казались
еще черней, они молчали, как немые, вечным молчанием.
От трупного запаха слуга невольно заткнул нос. Но в следующее
мгновение он забыл о том, что нужно затыкать нос: сильное впечатление почти совершенно лишило его обоняния.
Только в тот миг глаза его различили фигуру, сидевшую на корточках среди трупов. Это была низенькая, тощая, седая старуха, похожая на обезьяну, в кимоно цвета коры дерева хи'ноки. Держа в правой руке зажженную сосновую лучину, она пристально вглядывалась в лицо одного из трупов. Судя по длинным волосам, это был труп женщины.
Слуга от страха и любопытства позабыл, казалось, даже дышать. По старинному выражению летописца, он чувствовал, что у него "кожа на голове пухнет". Между тем старуха, воткнув сосновую лучину в щель между досками пола, протянула обе руки к голове трупа, на которую она до сих пор смотрела, и, совсем как обезьяна, ищущая вшей у детенышей, принялась волосок за волоском выдергивать длинные волосы. Они, по-видимому, легко поддавались ее усилиям.
По мере того как она вырывала один волос за другим, страх в сердце
слуги понемногу проходил. И в то же время в нем понемногу просыпалась сильнейшая ненависть к старухе. Нет, сказать "к старухе" было бы, пожалуй, не совсем правильно. Скорее, в нем с каждой минутой усиливалось отвращение ко всякому злу вообще. Если бы в это время кто-нибудь еще раз предложил ему вопрос, о котором он думал внизу на ступенях ворот, - умереть голодной смертью или сделаться вором, - он, вероятно, без всякого колебания выбрал бы голодную смерть. Ненависть к злу разгорелась в нем так же сильно, как воткнутая в пол сосновая лучина.
Слуга, разумеется, не понимал, почему старуха выдергивает волосы у трупа. Следовательно, рассуждая логично, он не мог знать, добро это или зло. Но для слуги недопустимым злом было уже одно то, что в дождливую ночь в башне ворот Расемон выдирают волосы у трупа. Разумеется, он совершенно забыл о том, что еще недавно сам подумывал сделаться вором.
И вот, напружинив ноги, слуга одним скачком бросился с лестницы внутрь. И, взявшись за рукоятку меча, большими шагами подошел к старухе.
Что старуха испугалась, нечего и говорить.
Как только ее взгляд упал на слугу, старуха вскочила, точно ею
выстрелили из пращи.
- Стой! Куда? - рявкнул слуга, заступая ей дорогу, когда старуха,
спотыкаясь о трупы, растерянно кинулась было бежать. Все же она попыталась оттолкнуть его. Слуга, не пуская, толкнул ее обратно. Некоторое время они в полном молчании боролись среди трупов, вцепившись друг в друга. Но кто одолеет, было ясно с самого начала. В конце концов слуга скрутил старухе руки и повалил ее на пол. Руки ее были кости да кожа, точь-в-точь куриные лапки.
- Что ты делала? Говори. Если не скажешь, пожалеешь!
И, оттолкнув старуху, слуга выхватил меч и поднес блестящий клинок к ее глазам. Но старуха молчала. С трясущимися руками, задыхаясь, раскрыв глаза так, что они чуть не вылезали из орбит, она упорно, как немая, молчала. Только тогда слуга отчетливо осознал, что жизнь этой старухи всецело в его власти. Это сознание как-то незаметно охладило пылавшую в нем злобу. Остались только обычные после успешного завершения любого дела чувства покоя и удовлетворения. Глядя на старуху сверху вниз, он уже мягче сказал:
- Я не служу в городской страже. Я путник и только что проходил под
воротами. Поэтому я не собираюсь тебя вязать. Скажи мне только, что ты делала сейчас здесь, в башне?
Старуха еще шире раскрыла и без того широко раскрытые глаза с покрасневшими веками и уставилась в лицо слуги. Уставилась острым взглядом хищной птицы. Потом, как будто жуя что-то, зашевелила сморщенными губами, из-за морщин почти слившимися с носом. Было видно, как на ее тонкой шее двигается острый кадык. И из ее горла до ушей слуги донесся прерывистый, глухой голос, похожий на карканье вороны:
- Рвала волосы... рвала волосы... это на парики.
Слуга был разочарован тем, что ответ старухи, вопреки ожиданиям,
оказался самым обыденным. И вместе с разочарованием в его сердце вернулась прежняя злоба, смешанная с легким презрением. Старуха, по-видимому, заметила это. Все еще держа в руке длинные волосы, выдернутые из головы
трупа, она заквакала:
- Оно правда, рвать волосы у мертвецов, может, дело худое. Да ведь
эти мертвецы, что тут лежат, все того стоят. Вот хоть та женщина, у
которой я сейчас вырывала волосы: она резала змей на полоски в четыре сун и сушила, а потом продавала дворцовой страже, выдавая их за сушеную рыбу... Тем и жила. Не помри она от чумы, и теперь бы тем самым жила. А говорили, что сушеная рыба, которой она торгует, вкусная, и стражники всегда покупали ее себе на закуску. Только я не думаю, что она делала худо. Без этого она умерла бы с голоду, значит, делала поневоле. Вот потому я не думаю, что и я делаю худо, нет! Ведь я тоже без этого умру с голоду, значит, и я делаю поневоле. И эта женщина - она ведь хорошо знала, что значит делать поневоле, - она бы, наверно, меня не осудила.
Вот что рассказала старуха.
Слуга холодно слушал ее рассказ, вложив меч в ножны и придерживая левой рукой рукоятку. Разумеется, правой рукой он при этом потрагивал алевший на щеке чирей. Однако, пока он слушал, в душе у него рождалось мужество. То самое мужество, которого ему не хватало раньше внизу, на ступенях ворот. И направлено оно было в сторону, прямо противоположную тому воодушевлению, с которым недавно, поднявшись в башню, он схватил старуху. Он больше не колебался, умереть ли ему с голоду или сделаться вором; мало того, в эту минуту, в сущности, он был так далек от мысли о голодной смерти, что она просто не могла прийти ему в голову.
- Вот, значит, как? - насмешливо сказал он, когда рассказ старухи
пришел к концу. Потом шагнул вперед и вдруг, отняв руку от чирея, схватил старуху за ворот и зарычал: - Ну, так не пеняй, если я тебя оберу! И мне тоже иначе придется умереть с голоду.
Слуга сорвал с нее кимоно. Затем грубо пихнул ногой старуху,
цеплявшуюся за подол его платья, прямо на трупы. До лестницы было шагов пять. Сунув под мышку сорванное со старухи кимоно цвета коры дерева хиноки, слуга в мгновение ока сбежал по крутой лестнице в ночную тьму.
Старуха, сначала лежавшая неподвижно, как мертвая, поднялась с трупов, голая, вскоре после его ухода. Не то ворча, не то плача, она при свете еще горевшей лучины доползла до выхода. Нагнувшись так, что короткие седые волосы спутанными космами свесились ей на лоб, она посмотрела вниз.
Вокруг ворот - только черная глубокая ночь.
Слуга с тех пор исчез бесследно.
З.Ы. Не знаю, чтотам с моральным разложением в эпоху Хэйнан... Но Акутогава написал о том, как зло внутри человека побеждает... Как благородный человек в страшной обители зла - воротах Расёмон, сам становится злом.
Скорее всего, имеется ввиду не вся эпоха Хэйан, а самый её конец, предшествовавший эпохе Камакурского Сёгуната - время жестокого противостояния кланов Тайра и Минамото - время опустошительных междоусобиц, закат "золотого века" эпохи Хэйан.
Прочитал рассказ. Мрачно.
А вы смотрели фильм Синдо Канэто "Онибаба" ("Женщина-демон")??? (ну, не про кошек, а про мать и дочь, которые жили в камышах и убивали самураев, сбрасывая их в глубокий сухой колодец...) Да, старая японская чёрно-белая классика. Мало её - хрен где найдёшь, хрен что скачаешь. Кстати, вы смотрели "Демоны" ("Shura") - японский авангардистский фильм в жанре кайдана??? Я - нет. Его можно было скачать только на Рутрэкере, но Рутрэкер блокировали по слёзным мольбам копирастов. Вот, на ютюбе есть маленький кусочек:
А вы смотрели фильм Синдо Канэто "Онибаба" ("Женщина-демон")??? (ну, не про кошек, а про мать и дочь, которые жили в камышах и убивали самураев, сбрасывая их в глубокий сухой колодец...) Да, старая японская чёрно-белая классика. Мало её - хрен где найдёшь, хрен что скачаешь. Кстати, вы смотрели "Демоны" ("Shura") - японский авангардистский фильм в жанре кайдана??? Я - нет. Его можно было скачать только на Рутрэкере, но Рутрэкер блокировали по слёзным мольбам копирастов. Вот, на ютюбе есть маленький кусочек:
Неть, не смотрел, но будем искать. У меня есть способ. Попробую...
Но, про кошек мне понравился!!! И, опять же - неизменные ворота Расёмон!!! Именно у этих ворот Расёмон кошки подстерегали самураев!!!
(с)Ёсико Кавасима есть личность весьма интересная, если не сказать впечатляющая. С совершенно безумной биографией, достойной соавторства Яна Флеминга и Юлиана Семёнова. Если смешать воедино Джеймса Бонда, Мата Хари, и Штирлица - получится некое подобие этой хрупкой барышни. Сам Аллен Даллас называл её "самой опасной женщиной современности".
Принцесса одной из ветвей маньчжурской династии, воспитанная самураем, и ставшая одним из лучших агентов японской разведки на континенте. Прошедшая огонь, воду и медные трубы прирожденная авантюристка, всю жизнь игравшая на грани фола, и погибшая лишь вместе с империей, которой служила. (...) Командующая бригадой особого назначения, самолично собранной из отборных отчаянных головорезов, и популярная певица на радио Маньчжурии. Умевшая быть своей и в бандитском притоне, и в императорском дворце. Способная проникнуть почти в любую организацию, и добиться нужного результата. Участвовавшая в похищении последнего императора династии Цин, и создании Маньчжоу-го. Самый яркий бриллиант в созвездии агентов знаменитого аса японской разведки, генерала Кэндзи Доихара, "Лоуренса Маньчжурского" - одного из архитекторов континентального вектора экспансии японской империи.
И просто - один из самых интересных людей своей и без того яркой эпохи. Получившая посмертное признание, и все более известная и популярная как в Японии, так и в Китае. Становящаяся героиней фильмов, в том числе посвященных лично ей. Для японцев - она национальная героиня, у китайцев отношение более сложное - но все же весьма уважительное... (с)
24 мая 1907 года в Пекине родилась принцесса Айсиньгёро Сяньюй. Её отец был сыном великого князя Су — члена маньчжурской императорской династии Цин. Девочка была 14-й по счёту дочерью, и её ждало прекрасное будущее. Что и говорить — быть принцессой по крови мало кому выпадает в жизни.
Однако в 1911 году в Манчжурии грянула Народная революция, правящая династия была свергнута, и 6-летняя малышка лишилась семьи. Ей повезло больше, чем остальным — она осталась в живых и была удочерена японским торговцем Нанива Кавасима. Однако двигали этим человеком вовсе не милосердие и добрые намерения. За личиной предпринимателя скрывался оборотистый аферист и хитрый шпион, шефом которого был глава японской разведки Квантунской армии Кэндзи Доихара.
Девочку переправили в Японию и стали воспитывать в самурайском духе, как "хорошего мальчика", ведь она должна была стать исполнительницей чужой воли, выносливой и послушной. Вдобавок Ёсико прошла обучение в разведывательной школе, где постигла особое боевое искусство и получила навыки по осуществлению диверсий, террора и разведки.
Когда Ёсико исполнилось 17 лет, она влюбилась и вознамерилась выйти замуж. Но отчим не хотел выпускать падчерицу, к которой сам испытывал страсть, из повиновения и хладнокровно разрушил её планы. Девушка не перенесла душевной драмы и пыталась покончить жизнь самоубийством, однако её спасли. С того момента в Ёсико что-то надломилась. Она остригла волосы, стала одеваться преимущественно на мужской манер, скрывала грудь под туго завязанным шарфом и вообще вела себя странно. (Поползли слухи про неправильную ориентацию - М.Б.)
Лучшим выходом в сложившихся обстоятельствах Ёсико посчитала переезд в Китай. В 1929 году она оказалась в Шанхае, где после вынужденного, но недолгого замужества познакомилась с японским военным атташе Рюките Танака и стала его любовницей. Когда Танака узнал, что эта красивая и умная женщина является китайской принцессой, он предложил ей взаимовыгодное сотрудничество. Задача Ёсико — устанавливать контакт с нужными людьми, соблазнять их и выведывать информацию, которая должна облегчить японцам вторжение в Поднебесную. Кавасима же надеялся с помощью японцев вернуть власть аристократии. (Кавасима выступала против китайских коммунистов и гоминьдановцев-чанкайшистов, и была сторонницей восстановления власти династии Цин - М.Б.)
В 1932 году оккупация японцами Манчжурии завершилась. Однако давление мирового сообщества вынудило японские оккупационные власти создать видимость правомерности своих действий, и они создали марионеточное государство Маньчжоу-го. Возглавить его пригласили представителя династии Цин Генри Пу И. Но уже успевший побывать в опале молодой император категорически отказался участвовать в политических интригах. И тут в игру вступила Ёсико. Она предложила свои услуги генералу Кэндзи Доихаре, явившись к нему под покровом ночи в мужском наряде. И генерал, который лелеял планы полного подчинения Китая, воспринял эту инициативу с энтузиазмом.
Заселение Манчжурии японцами вызвало активный протест китайских крестьян. Доихара стремился подавить сопротивление местных жителей с помощью "тактики выжженной земли", которую называл "три всё": всех убить, всех ограбить, всё сжечь.
Он поручил Ёсико сформировать и возглавить карательный кавалеристский отряд. Так под началом женщины в офицерской форме оказались пять тысяч вооружённых саблями всадников. И принцесса была искренне уверена, что защищает интересы династии Цин и способствует возрождению империи. Так уж её воспитали, что следует слепо верить начальникам.
Одна китайская журналистка записала свои наблюдения за Кавасимой в те страшные дни: "Она весело гуляла по улицам с японскими офицерами, перешагивая через трупы убитых женщин и детей". Вверенные Ёсике солдаты всё больше зверели от кровавых расправ, и описывать ужасы, которые они творили, вряд ли стоит. Сама Кавасима искала спасение в алкоголе и наркотиках — они помогали ей хоть ненадолго забыться.
Но настал момент, когда Ёсико увидела истинное положение вещей и утратила всяческие иллюзии. В одном из китайских селений на мирных жителях японцы испытывали химическое оружие. Люди умирали в муках прямо на улице. Кавасима распустила отряд и на несколько месяцев заперлась дома. А потом, как ей казалось, начала новую жизнь.
Из воительницы она превратилась в популярную певицу. Когда её приглашали на радио или брали интервью для прессы, Ёсико, мучимая совестью, публично осуждала политику Японии в Китае. Этого ей бывшие соратники простить не смогли — уж слишком много она знала и поэтому была для них крайне опасна. И тогда её бывший любовник — генерал японской армии Хаяо Тада отдал приказ о ликвидации строптивой и слишком разговорчивой женщины.
В результате покушения Ёсико получила ножевое ранение, но осталась жива. Она убежала в горы (...) Её искали, но безуспешно. Не зря же она владела умением ловко менять внешний облик.
В ноябре 1945 года после поражения Японии в войне и входа советских войск в Маньчжоу-го, марионеточная империя прекратила своё существование. И вскоре в Пекине китайскими разведчиками была арестована Кавасима. (...)
Согласно официальной версии, Ёсико Кавасима была расстреляна в тюрьме как японская шпионка и предательница 25 марта 1948 года. Однако в начале этого века в японских СМИ появились данные, что казнена была совсем другая женщина, а "восточная Мата Хари" сбежала из-под стражи, уехала в Северный Китай и прожила там ещё 30 лет.
А как вы думаете каких людей можно назвать самыми Гениальными, или самыми Великими Людьми Планеты?
__________________
Мнение животных меня не интересует (с)
"Как жалок шут на троне короля! Как глуп народ, который то позволил!" (с)
#Я Русская! И я Горжусь, тем, что я РУССКАЯ!!!
__________________
Мнение животных меня не интересует (с)
"Как жалок шут на троне короля! Как глуп народ, который то позволил!" (с)
#Я Русская! И я Горжусь, тем, что я РУССКАЯ!!!
Вот, можно сказать, уникальные кадры. Японский пропагандистский фильм 1943-го года, снятый в Харбине на русском языке с китайскими титрами, и предназначавшийся специально для русского населения Маньчжоу-Го. Вкратце сказать, фильм про плохих большевиков и китайских бандитов, которые чуть было не спалили Харбин (со всем русским населением), но тут подоспели благородные японцы и "всех спасли". Ещё в фильме, на мой взгляд (судя по отрывкам), полно слюнтявой старорежимной сентиментальности и дворянско-буржуйского жеманства (ну, белоэмигранты, поручики Голицыны, что с них возьмёшь...). Ну, в общем-то, все фильмы тех лет сегодня нам кажутся наивными... Хотя, последняя сцена (по ходу, это русское кладбище в Харбине) - очень проникновенно. Фильм на экраны так никогда и не вышел и долгое время считался утраченным. Представляет интерес прежде всего тем, что в нём главную роль сыграла красавитца Ёсико Ямагути - легендарная японская (и, в равной степени, китайская) актриса и певица 30-х, 40-х, 50-х годов.
Истории создания фильма вскользь касается в своих воспоминаниях Иэн Бурума, бывший японский гэбэшник, в своё время присматривавший за маньчжурской богемной тусовкой, воспоминания которого, кстати, содержат интересные подробности русской жизни в Харбине 30-40-х годов. (Упоминаемая в тексте Ри (Ри Коран) - это и есть Ёсико Ямагути (её сценический псевдоним)
Хотя с продуктами в 1943-м было трудно, Эллингер (богатый харбинский еврей - М.Б.) умудрился раскопать где-то отличную русскую икру, великолепную говядину и отменные французские вина, чтобы всю эту роскошь запить. Банкетный зал очень стильно украшали знамена с шестиконечной звездой (банкет был посвящён еврейско-японской дружбе - М.Б.), стоявшие в братских объятиях флагов Японии и Маньчжоу-го. Сменяли друг друга речи и здравицы в честь нашей глубокой и нескончаемой дружбы. Банкир Кобаяси красочно говорил о многих вещах, которые нас связывали: о наших древних культурах, любви к тяжелой работе и о печальной необходимости для обоих наших народов бороться за выживание во враждебном мире. Затем поднялся Эллингер и поблагодарил японцев за то, что они защищают евреев во времена великих бедствий. И в разгар вечера Макс согласился спеть для нас. Его первая песня была русской. За ней последовали фрагменты из шубертовской Winterreise и, наконец, ко всеобщему удивлению, песня Ри Коран "Весенний дождь над Мукденом", которая тронула всех нас до слез. Даже Мурамацу, всегда очень сдержанный, аплодировал, не жалея сил.
И все-таки отнюдь не банкет Элленберга, несмотря на всю его пышность, заставил меня задержаться в Харбине. Моя поездка сюда затянулась так надолго совсем по иной причине. Этой весной здесь планировались натурные съемки нового фильма с участием Ри. Очень необычный проект под названием "Мой соловей" снимался Маньчжурской киноассоциацией, хотя Амакасу относился к нему очень сдержанно. Предыстория картины была очень непростой, и здесь необходимо кое-что пояснить.
Ри была почти увлечена человеком, который планировал эти съемки: бывшим токийским кинокритиком по имени Нобуо Хотта. Я винил себя за это досадное обстоятельство, ведь именно я в свое время их познакомил. На Ри всегда производили впечатление оторванные от жизни книжники-интеллектуалы, обладатели таланта свободно трепать языком и головы, набитой благородными идеями. Хотта был в точности из таких: худой, патлатый писака, сооружавший цветистые эссе о "народном искусстве" и "пролетарской культуре". Он был одним из тех русофилов, которые просиживали свои жизни в кафешках на Гиндзе, читая сложные романы и цитируя советские теории о том, как снимать кино. Этот тип людей, вечно бормочущих непонятные ритуальные заклинания, производил на Ри громадное впечатление, поскольку она искренне полагала, что все это полно глубочайшего смысла. В свою очередь, Хотта увлекся ею ничуть не меньше. К тому же, еще когда он отсиживал срок в японской тюрьме за распространение антинародной пропаганды, он слушал по радио песню из "Китайских ночей" в исполнении Ри, и это помогало ему преодолевать все тюремные невзгоды. Во всяком случае, именно так он увязывал факт появления Ри с опытом собственной жизни.
Вообще-то, Хотта сильно преувеличивал свои страдания. На самом деле все выглядело куда менее героично. Он был арестован Полицией мыслей. Поначалу он отказывался отречься от своих марксистских взглядов, но, просидев какое-то время в одиночной камере, образумился. Я сам никогда марксистом не был, но понимал, что нельзя доверять испорченным юнцам, которые отрекаются от своих идей из-за нескольких дней плохой кормежки и насморка. Сказать по правде, он просто раскололся. А чего еще от него ожидать? Он был очень горд, когда демонстрировал шрам на лице, как у настоящего героя Сопротивления. Разумеется, возникает вопрос: как же случилось, что такой тип стал снимать кино в лучших студиях Маньчжоу-го? Но Амакасу нравились идеалисты - даже такие, с "красным" прошлым. Была у капитана такая странность. А может, он был просто мудрее, чем казался. Принять таких мерзавцев на работу было наилучшей возможностью их контролировать. Возможно, поэтому он и предложил Хотте должность продюсера в Маньчжурской кинокомпании Синьцзина.
Хотта же каким-то невероятным образом сумел убедить Амакасу, чтобы тот поддержал производство музыкального фильма, в котором почти все говорят по-русски. Ри играла японскую девушку, удочеренную русской оперной певицей. Поэтому ей пришлось учиться говорить по-русски, петь по-русски и держаться как молодая русская женщина. Образцом для нее была Маша, ее же еврейская подруга из Мукдена. Несмотря на мои дурные предчувствия по поводу самого проекта, я был потрясен, как быстро она переняла манеры обычной русской девушки, репетируя перед зеркалом в своем номере гостиницы "Модерн": наливать чай из самовара, приветствовать русского отчима, говорить, ходить, петь и спать так же, как делают эти чертовы русские. Это было удивительно, хотя меня от подобной метаморфозы просто тошнило. Ее способностями и упорством можно было бы восхищаться, если бы не последствия, к которым они привели.
Тору Симидзу, режиссер фильма, был еще одним ненадежным элементом с "красноватым" прошлым. Его позаимствовали у Токийской киностудии. Я же заподозрил обман, как только его увидел. И когда Амакасу попросил меня "приглядывать" за ним и за Хоттой, более ни в чем не сомневался. Дело было даже не столько в слежке за ними, сколько в том, чтобы не дать Ри попасть в беду. Она была слишком доверчива и легко подпадала под влияние хитрых мужчин, умеющих завоевывать чужое доверие.
История, рассказанная в "Моем соловье", происходит в 1920-х. По Китаю как оглашенные носятся китайские генералы и русские большевики. Во время нападения китайских бандитов японская девушка теряет своих родителей. Ее спасает и удочеряет русская оперная певица в Харбине. Сама примадонна больше не хочет петь, ибо несколько ее представлений были сорваны большевистскими диверсантами, но учит пению свою приемную дочь. Когда те же бандиты, что лишили жизни ее родителей, угрожают напасть на Харбин, русские эмигранты приходят в ужас. Но все кончается хорошо, в 1931-м японская армия восстанавливает порядок и предлагает несчастным русским беженцам свою защиту. Отчим девушки в конце концов соглашается спеть Мефистофеля в "Фаусте", но тяжело заболевает и умирает прямо на сцене. Тут можно бы и закончить эту слезливую мелодраму. Но внезапно сюжет делает еще один поворот. Обнаруживается, что настоящий отец девушки выжил. Но, узнав, что его дочь живет в безопасном Харбине, он позволяет девушке ухаживать за ее больным отчимом, пока тот наконец не отправляется на тот свет в финальной сцене, предназначенной исключительно для того, чтобы выжать из публики слезы, как сок из лимона.
Жизнь на съемочной площадке, и без того напряженная, очень быстро переросла в нескончаемую войну старых козлов. И причиной мужской вражды, подобно Елене в древнегреческом мифе, стала бедняжка Ри. Симидзу не выносил, когда она исчезала из виду, особенно если где-то поблизости околачивался Хотта. А Ри не могла пренебречь вниманием известного японского актера, прилетевшего из Токио для того, чтобы сыграть роль ее отца. Дмитрий не-помню-как-его, русский баритон из Харбинской оперы, игравший ее отчима, просто ревел от ярости, когда Ри уходила обедать с кем-нибудь из ее японских воздыхателей. А она была так доверчива, так сильно желала учиться у этих почтенных мужчин, что могла стать для них очень легкой добычей. (...)
Я внимательно следил за Симидзу и Хоттой. Для этого мне пришлось провести много ночей, беспробудно пьянствуя в баре гостиницы "Модерн". Я выслушал сотни признаний в неразделенной любви и слезливых жалоб о том, как трудно снимать хорошие фильмы в тяжелые времена. Но эти двое были слишком умны, чтобы разглашать свои по-настоящему опасные мысли. Лишь однажды Хотта немного расслабился, да и то после сильнейшего запоя. Сначала он уснул, положив голову на стол. А когда я собрался к себе в номер, он поднял голову, уставился на меня налитыми кровью глазами и пробормотал:
- Знаешь, Сато… Мы проиграем эту войну. Это точно. Мы ее проиграем, потому что мы бедная, маленькая островная страна, а Америка слишком большая и сильная. Но даже пускай мы проиграем войну, я хочу показать всему миру, что мы можем снимать кино не хуже, чем они. Нет! Даже лучше, чем в Голливуде. По крайней мере, мы доведем дело до конца. И это будет лучший музыкальный фильм, когда-либо снятый в истории…
Re: Я гений. Часть 6
Линейный вид
