Поэтические заметки о кино

[Александр Балтин]

САДЫ КИНО
«Броненосец Потёмкин» звучащий торжественной плавностью греческой трагедии…
Белые стены коридора, которым проводят Жанну, лица церковников – тёмная, чёрная тень догмы, омрачившая их.
Тайные расселины психологизма. Хичкок, штурмующий незримые бастионы страстей.
Карнавал и бурлеск Феллини; провинциальная явь, жирно прорастающая фашизмом; коричневые бациллы человеческой дури.
Холодное, архитектурное мерцанье кадров Антониони.
Много ли таких садов?

СНЕГ И КИНО
Снег завернул – крупный, новогодний, ёлочный снег – споро и весело взялся преобразовывать город.
Центр Москвы, чьи громады мерцали тёмно-таинственными силуэтами, нежно тёк в глаза, переполняя зрение огнями.
Двое приятелей шли в кинотеатр Форум смотреть старый, пышный, цветной, италийский фильм о молодом баварском короле, покровителе искусств – короле, которому и на земле-то не очень место.
Сугробы росли на глазах.
Свет в фойе, жёлтый и золотистый, ассоциировался с богатым теплом, а молочный коктейль был густ и сладок, как мечта.
В холле пышнотелая певица в возрасте под аккомпанемент пожилого лысого пианиста исполняла трогательный романс.
Ржаво загремели звонки.
И потянулся обволакивающий, бархатный, густоцветный фильм…
В буфете певица пила тот же молочный коктейль, беседуя с аккомпаниатором.
-Третьего дня в консерватории… – его голос заглушили чьи-то шаркающие шаги.
Двое приятелей всё глубже и глубже погружались в чужую жизнь.
Город всё гуще и гуще заметало снегом…


С ШИРОКО ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ
Фильмы, страхом втягивающие в воронку. Есть такие – например этот – С широко закрытыми глазами. Роскошь, крепко данная эстетикой дорогого кино; интерьеры, выстроенные с артистизмом; любопытство героя, ведущее в смерть. Актёр, выглядящий так, будто его изводит постоянное недоумение – что я здесь делаю? Не – в Нью-Йорке, а здесь, в жизни. Ночной Нью-Йорк – страшный, манящий. Страх разлит везде, и вместе, кажется, это я незримо иду рядом с доктором, попадаю…ну, известно, куда он попал.
Лучше не снимать подобных фильмов.
Но…что делать, если мы воспринимаем жизнь именно так – с широко закрытыми глазами.

ФОТОУВЕЛИЧЕНИЕ
Весёлые клоуны немногословны – да и зачем, когда необходимо играть, а теннис не подразумевает мяча? Некто с нераскрашенным лицом глядит на игру, и вдруг принимает в ней участие. Другим никогда ничего невозможно объяснить, и порою речь кажется насмешкой.
Тропинки парка, где под кустом труп, и игра мысли фотографа; Лондон с красными домами.
Ангел некоммуникабельности распростёр над нами могучие крылья.

КРЁСТНЫЙ ОТЕЦ
Фильм, сочно и смачно вынутый из реальности – так, что мускульное натяжение жизни пульсирует тугими толчками, точно передавая все нюансы той яви.
Стильность конца сороковых, но ретро действительней настоящего, окружающего, знакомого.
Галерея лиц – нет, вовсе не колорит итальянских масок, но калейдоскоп персонажей из плоти и крови – и кровь эту охотно проливающих, раблезианские типажи – Лука Брази, Салоццо.
Грустная музыка, омывающая мозг.
Психологические лабиринты; и человек, находя себя, теряет себя же, и герой войны Майкл Корлеоне превращается в чудовище, превращается, всего-то лишь решив защитить отца: вот он – выбор, загоняющий в ловушку: надо стрелять. В человеке быть может изначально таился изъян? Коррозия подспудно разъедала душу? Или с жизнью что-то не так?
Итальянские пейзажи – выжженная солнцем трава, белые козы, и город в горах – будто вырубленный из камня, и собор, занимающий половину города, и все мужчины погибли в результате вендетты.
Белые улицы.
И музыка, музыка…

ХОЛОД АНТОНИОНИ
Холодный, эстетский кинематограф; мир, в котором никто никого не может понять, а ручей, текущий медленно, распадающийся на ручейки, что огибают всевозможные щепочки становится персонажем более живым, нежли ссорящиеся люди.
Блистательная композиция кадры; точная соразмерность деталей, подчёркивающих как сложно выразить себя и понять другого. Ничего лишнего.
Лавка антиквара и английский парк.
Клоуны, играющие в теннис без мяча.
Газета, долго падающая из окна в пустом переулке – мёртвый лист, испещрённый мёртвыми буквами мёртвых событий и тем…
Что-то донельзя знакомое…

ГРУСТНЫЙ КАРНАВАЛ
Грустный карнавал Феллини.
Пёстрые попугаи в клетках машут крыльями. Переполох в провинциальном городке, куда прибыл раджа с блистательным и разнообразным сопровождением.
Не суйте голову в могилу.
Грустная безнадёжность жизни.
Актёр, мчащийся куда-то на авто с открытым верхом.
Невозможность отступления увеличивает безнадёжность.
И всюду – любовь к людям – всё пронизывающая, нежная, живая…

ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ СЕРИАЛА "ДОСТОЕВСКИЙ"
Жизнь Достоевского вовсе не сюжет для мелодрамы, и уж тем более не длинная любовная история, распределённая между тремя женщинами. Жизнь Достоевского – одоление духовного лабиринта, исступлённая работа – над собственной душой, не говоря о романах; постепенный выход к свету. Но это не передать средствами кино. Но даже то, что можно передать углублённо – детство ли со спаньём на сундуках, с утлостью (не отсюда ли свидригайловская банька с тараканами?), отношения с Белинским, восторг первого признанья, исступлённость участия в кружке Петрашевского – всё это опущено, будто и не было ничего; будто жизнь сводилась к вещам поверхностным да страстям плотским. Столь выхолощенный образ классика, создаваемый сериалом, чреват – как-то неясно, как оный человек, мечущийся между рулеткой и женщинами, возводил грандиозные соборы романов – до сих пор нерасшифрованных до конца.

РАНА РАСКОШаровая мощь раскола; разводы метафизических небесных дуг; метафизика двоеперстья; отвергнутая, проклинаемая щепоть. Рана раскола на теле Руси. Нам ли – сегодняшним, изощрённым психологически и интеллектуально понять прямую духовную мощь Аввакума или Феодосьи Морозовой? Жажда венца страдальческого – не сруб с огнём: но ложе брачное; тело: мешок кожаный – ничтожно. Толщ, заложенная в душе – световой пласт руды небесной.
Сериал – скупо-красочный, но густо окрашенный современностью – а каким ему ещё быть? Сериал, больше напоминающий живые картины, спорный, амбивалентный; и – тем не менее – краем, вспышками, тонкой вязью вызываемых ощущений позволяющий прикоснуться к тайне тайн духовной жизни предков – представляемых с трудом, ибо коды прошлого самые сложные коды из всех возможных.