[адекватор]

сила и сытость. «Белый хлеб – на голодуху, а ржаной – на закладуху», - говорил дедушка.
- А как это – на закладуху? – спрашивал внук.
- А на целый день силы закладывает, - отвечал дед.
Потом дом осиротел. Умер дед, вскоре умерла бабушка. Иной мир начал разрушаться. Мишке тогда было лет десять, и он сразу не понял, что потерял не только деда и бабушку.
Сначала зарос сад и огород. В нетопленой избе появился запах запустения, сырости и плесени. Двор завалило гниющей листвой, покосился журавец, почернели доски ворот, и тысячи мелких признаков неумолимо доказывали – усадьба осталась без хозяев.
Так оно и было. В доме никто не жил. Дом остался под присмотром дальних родственников, живших неподалеку, и все оставалось на месте. Разные лопаты, ведра и вилы, грабли и тяпки замкнуты в сараях, а домашняя утварь осталась в доме. Не потащишь же в городскую квартиру часы-ходики или деревянный диван-коник….
Мишка часто приезжал сюда летом, даже один. Открывал дом, ходил по двору, по саду, как когда-то ходил с дедом, собирал яблоки, доставал воду из целого еще колодца. Он любил набирать воду в колодце. Рычаг был устроен так, что противовес на конце заставлял прилагать немного усилий, чтобы опустить ведро в воду. Но зато потом полное ведро поднималось легко, противовес сам тащил его наверх, только придерживай…Мягкий скрип смазанных солидолом колец наверху, глухой звон ведра на глубине, плеск воды, прохладный запах сырости из сруба…В колодце живая вода, без труб и насосов, живая вода от живой земли. Как и в родниках.
Сейчас рычаг журавца изогнулся, будто поник. Казалось, колодец тоже грустит по хозяевам.
А Мишка так до конца и не верил, что бабушки с дедушкой больше нет. Казалось, они где-то в дальнем конце огорода полют свеклу.
Он шел по меже в конец огорода, но там все заросло бурьяном и никого, конечно, не было… Иногда Мишка садился на меже, на его и деда любимом месте, где заросли ежевики. Просто сидел, вспомнил, думал. Но недолго, конечно. Беспокойные ноги гнали вперед. Если поставить спидометр сельским мальчишкам, то к вечеру глазам не поверишь. Километров двадцать в день намотается. Часто – босыми ногами по теплой земле… В кроссовках жарко.
Оставаться на ночь в опустевшем доме было страшно.
Но однажды поздней осенью ему все-таки пришлось ночевать одному в доме...
Вышло глупо. В школе пошла мода на пугачи. Согнутая буквой «Г» трубка с расплющенным концом, также согнутый гвоздь и кольцо-резинка от камеры. В трубку начиняют серу от двух-трех спичек. Гвоздик концом в трубке, чуть наперекосяк, и натянут резинкой. Легкий удар по концу гвоздя, он летит по трубке и – хлопок вроде взрыва петарды. Вещь опасная, если совсем ума нет. Если напихать в трубку много серы. Тогда гвоздь может вылететь куда угодно и поранить. Трубка может разорваться в руках. Да мало ли опасностей при взрыве. Чем сильнее взрыв, тем больше опасностей. Но дураков вроде тех мартышек, что стучали по бомбе молотками и проговаривали «если взорвется, пусть, у нас еще есть», среди Мишкиных знакомых не было. У них были свои правила ОБЖ, и стреляли с двух – трех спичек. Безопаснее петарды. Невелика шалость, но надо ему было на химии, на уроке у Галины Кузьминичны, самой строгой учительницы, взяться трамбовать серу гвоздем. На перемене заряд прошипел, а тут надо же… В полной тишине в конце урока раздался выстрел. Гвоздь пролетел мимо учительницы, ударившись в стену. Зря он потом пытался доказать, что заряд был игрушечный – подумаешь, две спички… Что гвоздик еле-еле летел и упал сам, едва долетев до стены. Что убивать Галину Кузьминичну он не собирался, как она об этом заявила. Все равно Мишку объявили террористом. Поднялся большой переполох. Пошел слух, что на школу напали, и занятия чуть не были сорваны. Сам директор ходил по школе и всех успокаивал. Говорил, что никакого нападения не было и что надо