[Михаил Бадмаев]

Сэр Сергей, в прошлой Курилке был затронут писатель Астафьев и его "предательство". Он, практически слепой на один глаз инвалид войны, там, в окопах заработал своё право иметь свои личные суждения о той войне и право открыто говорить, то, что думает. Даже если это кому-то не нравится и кто-то не согласен.

Эта злосчастная подпись - единственное, что могут предъявить Астафьеву обвинители. Говорят, не было никакой подписи. Ну, предположим, была. Допускаю. Я допускаю, что человек может ошибиться, что не мудрено (все мы апосля умные). Я, вот, до сих пор сомневаюсь в полной искренности Руцкого, Хасбулатова, Макашова, уверен в провокационной роли Баркашова. Они взяли в руки оружие, повели за собой людей. Почему не они были расстреляны, не они задохнулись в дыму там, на этажах Дома Советов??? Почему погибли разные студенты, школьники, РНЕ-шники, пенсионеры?.. Сам документ (пресловутое письмо 42-х) был опубликован 5-го октября, когда уже, собственно, уже всё произошло - бойня состоялась.

Я не помню, чтобы Астафьев критиковал советскую систему (именно, как систему) или восхвалял западную демократию. В 90-х ни в каких политических движениях не участвовал. Все проблемы общества он рассматривал в этическом, моральном ключе, не скатываясь в диссидентство. Две основные темы его творчества - ностальгия по навсегда ушедшему миру его детства и юности ("Последний поклон", "Перевал", "Кража") и его, как человека, обеспокоенность, как сейчас говорят "сменою парадигм", разрухой в сознании, обесцениванием прежних ценностей и воцарение "новой морали" (ну, когда быть путаной или мафиози престижней, чем быть учителем или инженером - всё это начиналось ещё тогда - в 60-х, 70-х) - вот в "Царь-рыбе", "Печальном детективе", "Людочке" - это очень отчётливо.

Ещё Астафьеву, конечно, ставят в вину его последнюю книгу "Прокляты и убиты" ("обосрал нашу великую Победу", типа того). В начале 90-х, со снятием цензурных ограничений у Астафьева появилась возможность наконец-то сказать то, что давно хотел - рассказать о войне так, как он увидел её своими глазами и испытал на собственной шкуре - всё до донышка, без купюр, без ретуши, без умолчаний, имея цензором одну собственную совесть. Это было его долгом - оставить своё свидетельство. Да, может быть, из окопа видно немного, но это его свидетельство ценно. Эта книга - реквием поколению Астафьева, из которого, как говорят, выжил один из десяти.

Я считаю, из советской подцензурной литературы Астафьев - крупнейшая величина, которого можно поставить в один ряд с классиками 19-го века. И призываю быть помягче в суждениях об этом человеке.