Юрий Арабов: «Мы будем так же сидеть на рутрекере, и эту песню не задушишь, как бы ни хотели»
Продолжение
— Я вас хотел спросить по поводу «Фауста». Путин действительно помог с картиной?
— Эти вопросы надо задавать Сокурову, я на их встречах не был. Я не знаю, о чем там говорилось, но, насколько знаю, Путин все же помог. Объема этой помощи не знаю.
— Вы не считаете, что шаг, который сделал Сокуров, сродни договору Фауста?
— Из-за контакта с Путиным? Путин — не Мефистофель, даже Сталин не был им. Мефистофель — значительно большая фигура, чем любой руководитель наших земных государств. Говорить, что Путин — это Мефистофель, смешно. «Вражду твою пусть тот рассудит, кто слышит пролитую кровь». Может, лучше делать фильм двадцать лет, но я знаю одно — за двадцать лет не сделаешь хорошего фильма и за пять лет не сделаешь, не будет этого. Кино — это здесь и сейчас. Здесь и сейчас молодого человека. А чтобы судить — сами сделайте что-то. Сравнение это некорректное, как ни относись к Путину.
— Либеральная риторика?
— Знаете, это не либеральная риторика. Это идеология, которая никуда не ушла и которая определяется в наших различных тусовках. Как любая идеология, она видит только одним глазом и только на 50—60%. А другой глаз — закрыт. Неужели вы думаете, что, если у нас в стране резко поменяется государственный строй, для кино настанут лучшие времена? Нет, деньги вообще исчезнут. Я не согласен со многим, что происходит, считаю, что Путин сейчас совершает ряд серьезных ошибок, которые в будущем не таят ничего хорошего. Но я, как человек поживший, знаю, что будет дальше, я вам могу сказать, что будет, когда Путин уйдет.
— Писатель Пелевин в таких случаях пишет, что одни дураки сменят других.
— Хуже. Вы думаете, там одни дураки? Там умные люди, которые, впрочем, собравшись вместе, делают странное дело. Так будет следующее — через три-четыре года будут говорить: «Как при Путине-то было хорошо! Да, мы воровали, но мы пересели с “Жигулей” на “Форды”, а кто-то на “Мицубиси”». Вот что будет. Не слушайте ни либералов, ни патриотов. Никого не слушайте, это все люди идеологии, которые весь мир подтягивают под свои схемы. Бог ни там, ни там, он нигде. Дух Божий дышит где хочет. Жизнь — это, собственно говоря, постоянное напряжение, постоянная охота, стяжание этого святого духа, этого творчества, которое окрыляет нас и позволяет делать что-то стоящее. А если Путин помог «Фаусту» — то это плюс Путину, если не помог, то это его минус. Это все, что я могу сказать.
— У вас много проектов, которые так и не были реализованы?
— У меня в основном только проекты, которые не получились. Почему они не получились, можно долго гадать. Уверяю вас, что тут не только косность продюсеров, но и мои собственные ошибки, ошибки режиссеров, продюсеров. Все русское кино заточено на то, чтобы фильм не получился. Система отстроена так, что фильм не должен получиться. И когда фильм получается вопреки всему — это чудо. Такое бывает, когда внутри картины дух Божий начинается. Так было на «Юрьеве дне», на съемках последней сцены, когда охрипший голос героини Раппопорт начинает петь канон церковный. Там ударил мороз, и пошел пар. Так получилась потрясающая метафора всего фильма, когда эти отдельные облачка от нашего дыхания сливаются вдруг в большое облако. Фильм во многом об этом. Вот вам дух Божий сказал, а Кира снял это. И слава Богу. Я знаю, что фильм ругают, но я знаю цену словам этих людей. Я знаю цену мнению тех, кто поносил «Зеркало» Тарковского, кто кричал, что это сумасшедший человек, который распространяет свое сумасшествие на всех остальных. В «Искусстве кино» было опубликовано обсуждение ведущих режиссеров. Позорное обсуждение — при том что при публикации все эти мнения были смягчены, но почти всех их уже нет в живых, а картина Тарковского только что вышла на Blue-Ray, и ее качают на торрентах. Вы думаете, почему у Тарковского был рак? Думаете, он цену себе не знал? Я был немножко с ним знаком, он знал себе цену и ценил себя очень высоко.
— Вернемся к «Нике». Как вы относитесь к тому, что у нас в стране два киносоюза, две кинопремии?
— Две кинопремии — это нормально, хотя бы потому что в той же Америке тоже две крупные кинопремии. Иногда они выступают синхронно, иногда contra. У нас «Ника» либеральная, а «Орел» консервативный. Будут еще премии — хорошо. Потому что те люди, которые гробят свое здоровье на личностное кино, а потом про них говорят, что они заключили сделку с дьяволом, — этих людей хоть как-то надо поддерживать морально. Раньше эти премии были хотя бы платными, ты получал как номинант и как победитель. Не бог весть какие деньги, но тогда пять тысяч долларов на «Нике» были все же деньгами. Сейчас — все по нулям, только на добром слове.
— Почему вы не отказались от награды?
— Не отказался и не откажусь. У меня есть приятель во Владимирской области, строитель, такой народный тип, у него есть фраза «я не подписывался». Вот и я не подписывался на то, что не возьму премию от Михалкова, от Гусмана и т.д. Я подписался только на одно: никогда сознательно не делать барахла. Если я когда-нибудь сделаю барахло, то тогда меня можно будет забрасывать камнями. Другое дело, что больше мне никто и ничего не даст, но тем лучше. Кино с каждым годом все труднее делать, крайне сложно, Саша (Сокуров. — Ред.) вообще уже отчаялся искать деньги в России, больше даже не предпринимает попыток. Так что в скором времени никакие премии не будут нужны.
У нас нет прибыльных картин, одна-две, как исключение. Кино у нас убыточное, в связи с чем оно обречено. Поэтому мы уходим снимать на фотоаппараты в интернет. А люди побойчее просто едут за рубеж, пытать счастья в тяжелой ситуации на чужбине.
У нас в стране нет продюсеров. У нас есть директора картин, которые частично кладут бюджет фильма к себе в карман. Это то же самое, что было при советской власти, но тогда, если директор картины брал себе рубль, его сажали. Был строгий контроль, несколько фильтров, несколько этапов. Сейчас такого контроля нет, и это всех устраивает. Никто не думает о прибыли, она невозможна хотя бы при той системе проката, что сейчас существует. «Орда» стоила восемь миллионов, а собрала три. Но и это большая сумма, «Орда» проиграла из русских фильмов только этому фильму по Минаеву. Однако все всех устраивает, распил бюджета, окупать ничего не надо. При этой хозяйственной системе это все не нужно. У нас же такой капитализм вербального характера. Он означает, что капитализм прав даже тогда, когда он не прав. И социализм у нас тоже был вербальным. Жизнь шла в одну сторону, социализм в другую. Так же и сейчас, все вербально, все в разные стороны идет. Поэтому никому и не нужно об этом думать. Какая там окупаемость? Продюсер берет от трети до половины бюджета, о какой рентабельности тут может речь идти? Кино — это часть экономики, а у нас вся экономика такая.
— Как вы относитесь к американскому ТВ, где сейчас кто только не снимает: Ван Сент, Финчер, Скорсезе, Хейнс и другие?
— Положительно. В американском кино новый этап развития. Телевизионное кино сегодня в лучших проявлениях делается как художественное кино. Оно уже лишено дешевой самодеятельности, оно уже серьезно как по сценарию, так и по реализации.
— В России возможен такой путь? Сигарев задумал сериал, ваша ученица Марина Потапова тоже…
— Нет и еще раз нет. Это невозможно. Я не знаю, что там Марина Потапова предпримет, дай Бог удачи. Но это шаг не случайный, поскольку уже «Шапито-шоу» местами весьма напоминал ситком. При всех достоинствах. Так что вполне возможно, что у них получится какой-нибудь ситком, так как они сами подошли к этой эстетике. Но в общем у нас ничего не получится. На телевидении еще больше рутины, чем в большом кино. Там еще больше денег, а чем больше денег, тем больше рутины. Деньги закабаляют, они отнюдь не раскрепощают и никакой свободы не дают. Телевизионные продюсеры — это самые несвободные люди, которых я видел.
— Что нас ждет дальше?
— Что нас ждет дальше? Если и дальше будет оставаться такая стабильность — значит, будет все то же самое, но хуже. Загнивание. Если будет слом режима — появится надежда, но денег не будет совсем. Это будут вторые 90-е. Тут ваш вопрос упирается в другую, более сложную проблему: а выживет ли Россия как культурно самостоятельная единица? К сожалению, у меня нет ответа на этот вопрос. Все слишком далеко зашло, все слишком за последние сто лет разрушено. Все пилят бабки на этом тотальном разрушении страны. Культура разрушена, причем это видно уже на бытовом уровне. Люди, выпущенные из стерильной, вегетарианской атмосферы советской власти, оказались абсолютно не готовыми к деньгам. К пониманию того, что деньги не есть все. Лично я рассчитываю на чудо. Это самая последняя надежда, потому что логически все очень грустно. Значительно более грустно, чем церемония «Ники».
Единственное — молодежь осталась прежней, такой же, как и в мое время. А это значит, что среди молодежи очень много хороших людей. Я вижу их в институте — людей, которые не имеют отношения к кинематографическим родственным связям. Я вижу их в церковных школах — хотя церковь не спасет нас и «духовная скрепа» тоже носит церковно-административный характер. Есть какая-то призрачная надежда на молодое поколение. Кино — это искусство молодых. Вот на молодых я рассчитываю. С государством я никаких надежд не связываю.