[Елена Колесова]

Вместо эпиграфа: «Плыл по морю чемодан, в чемодане был диван, на диване ехал слон. Кто не верит – выйди вон!» (Детская считалка).

Это мои впечатления после прочтения знакового и программного творения Фридриха Ницше под названием «Так говорил Заратустра» в переводе Ю.М. Антоновского под редакцией К.А. Свасьяна.

А теперь, собственно, анализ.

1. Таки да, это F20, то есть шизофрения – по крайней мере, многие её признаки налицо. Не зря сами шизофреники (цитируя Ницше) называют свою болезнь «любовью к дальнему», «любовью к вещам и призракам» (особенно к последнему в лице зрительных и слуховых галлюцинаций) – в ущерб любви к ближнему. Отсюда – и эмоциональные «качели» (резкие перепады настроения от экстаза до отчаянья; и неожиданные ассоциации, которые рвут все представления о разумном и логичном; и сосредоточенность на собственных переживаниях – а также идея собственной сверхценности и уверенность в собственной непогрешимой правоте и великой миссии. Но с тем, что Ницше – гений, я тоже согласна (см. ниже).

2. О магии слова. То, чего я не нашла у Я. Кавабаты, я нашла с избытком у Ф. Ницше. К сожалению, я не настолько хорошо владею немецким языком, чтобы прочесть и по достоинству оценить его тексты в подлиннике. Но переводчик Ю.М. Антоновский был на высоте и сумел весьма убедительно передать и пафос, и завораживающий ритм, и парадоксальную игру слов оригинального текста.

Но у Кавабаты за текстом стоят ясные, естественные и понятные (даже тем, кто их не разделяет) мысли и переживания. Ницше, само собой, тоже кладезь светлых мыслей (больше скажу – Мыслей) и идей. Одни читаются легко и поражают изяществом формулировок (например: «У каждой души особый мир; для каждой души всякая другая душа – потусторонний мир.»). Другие скрывают, в общем, те самые прописные истины, которые – будучи лишёнными их блестящей обёртки – обернутся пшиком и банальностью: («Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжёт оно; и эта ложь ползёт из уст его: “Я, государство, есмь народ”».). Ну, а какие-то вообще трудно понять без наскока: («Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть.»).

Но дело даже не в самих мыслях, а именно в форме их выражения (см. выше детскую считалку – в которой смысла ноль, и если её выразить коряво и косноязычно, её никто не станет повторять даже в шутку, не то что всерьёз). Именно эта форма подачи завораживает и гипнотизирует, взывает к чувствам и подсознанию, подобно магическому заклинанию и другим ритуальным текстам (а детская считалка – это именно ритуальный текст). Это же произведение, перефразируя самого Ницше, – во многом «мост из нагромождённых (ложных) слов», тот самый «кимвал звенящий».

(К слову, я заодно перечитала Кортасара – тот самый рассказ «Слюни дьявола» – и нашла там и мысли, и переживания, и магию слова; и сам Кортасар горячо не одобрял фильм «Фотоувеличение», снятый якобы по мотивам его произведения, и в этом я его понимаю и поддерживаю.)

3. По поводу гипноза. Нет, я всё-таки анти-Ницше. Потому что с первых же строк задалась естественным вопросом: а кто, собственно, такой Заратустра, и с чего вдруг, а главное – по какому праву – он взялся «учить людей смыслу их бытия»? Потому что любой учитель сперва должен подтвердить наличие у него хоть какого-то образования и квалификации. Или хотя бы жизненного опыта, из которого выросла его мудрость.

Из первых же строк мы узнаём, что «Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошёл в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся этим.» При этом Ницше по каким-то причинам умалчивает о том, с каким именно багажом Заратустра пришёл в горы, что его сподвигло на этот поступок, и над чем он так крепко задумался аж на две пятилетки. И весь последующий текст я читала в надежде найти там хоть какие-то факты или косвенные намёки на биографию ГГ: из какой семьи, страны и социальной среды он родом; у кого и чему учился; какую веру исповедовал (или отвергал); чем зарабатывал на жизнь; с кем дружил, а с кем враждовал; любил ли он кого-нибудь (хотя бы платонически) и т.п. В конце концов, даже если он с рождения был круглым сиротой и жил подаянием, всё равно к тридцати годам человеку, как правило, есть что вспомнить с удовольствием, сожалением, стыдом или досадой. Иными словами, есть над чем задуматься в одиночестве.

Здесь же – чистый лист, словно та самая «пёстрая корова» языком слизнула всю прошлую жизнь и связанный с нею духовный опыт. Всё, что удалось собрать по крупицам, выглядит весьма скудно и общо: родился наш «мудрец с Востока» где-то на берегу озера, недалеко от острова, где имеется действующий вулкан; долго путешествовал с самой юности («Много стран видел Заратустра и много народов»; «Среди народов жил я, иноязычный»); жил он не позднее года распятия Христа; недурно владел немецким языком; любил бегать и лазать по горам; то ли имел собственную семью, то ли нет (тут он путается в показаниях, то пишет: «Но я лежал, прикованный любовью к своим детям: желание любви наложило на меня эти узы, так что я сделался жертвою своих детей и из-за них потерял себя», а в другом месте: «Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!»). При этом известно, что за женщинами он не бегал, вина не пил («Не всякий, как Заратустра, пьёт от рожденья одну только воду»), зато любил вкусно поесть, особенно мясо ягнёнка, приправленное пряными травами (хотя и не был чревоугодником). А ещё любил мёд, фрукты и орехи.

О друзьях своей прежней жизни Заратустра упоминает вскользь, даже не называя имён – причём не испытывает к ним особенной привязанности (да и им самим он не был особо дорог – те только один раз его хватились, когда он уплыл с острова на корабле; а потом его, судя по всему, никто и не искал). Особой симпатии у людей на улице он тоже не вызывал («И недавно одна женщина отдёрнула своего ребёнка, тянувшегося ко мне. “Унесите детей! – кричала она. – Такие глаза опаляют детские души.”) Зато он не постеснялся постучаться в двери к чужому человеку чтобы попросить еды (причём, когда старец предложил ему хлеба и вина, З. от вина не отказался, хотя, если верить его же собственным словам, был трезвенником и пил только воду).

Если подытожить, получается довольно неприглядная картина мизантропа, социопата и бездельника по жизни с хорошо подвешенным языком. Который, ничтоже сумняшеся, называет людей «лжецами и глупцами», лицемерами, фарисеями и «калеками наизнанку», и не просто рассуждает – а в императивном тоне приказывает им, как жить, кого любить, в кого верить, когда умирать и т.п.

То есть, не предъявив необходимого мандата (в виде собственного опыта и личного примера), начинает качать права и учить всех жизни. Но при этом сам же вопрошает: «Что было бы, если бы потребовал от себя целомудрия тот, чьи отцы посещали женщин и любили крепкие вина и кабанов? Это было бы безумием!».

По этой причине указанное произведение Ф. Ницше я со спокойной душой кладу обратно на полку с формулировкой «Не верю!».