Надо сказать, что о «Левиафане» Звягинцева я узнал из рецензий в интернете, которые в последнюю неделю стали расти в геометрической прогрессии, причём одни авторы превозносили фильм до небес, а другие проклинали. При этом бросается в глаза, насколько сильно обострились чувства у людей со специфически «патриотическим» сознанием: снова это ощущение обиды, плевка в душу, ощущение, что наврали о христианстве, оболгали Родину — её и так поносят и хотят втоптать в грязь, а тут ещё это злосчастное кино. Говорили так же и о заказном характере фильма, о его нацеленности на западную аудиторию, ожидающую «хорошее» кино о «плохой» России... Но когда два дня назад появился остервенелый и совершенно дикий отзыв протоиерея Георгия Крылова на приличном сайте «Богослов.Ru», в котором автор сжигал не только диски с фильмами и самого режиссёра, но и всю русскую литературу заодно, а потом постепенно перешёл на язык неконтролируемого потока сознания, так что я даже усомнился в здравии и психологической вменяемости отца протоиерея вследствие пережитого стресса от просмотра фильма..., — тогда я понял: надо смотреть!

Фильм начинается со сцен неописуемо красивой природы и захватывает с первых кадров. Остатки брошенных судов на берегу соседствуют с величественным скелетом кита, когда-то выброшенного на берег, а полуразвалившиеся пятиэтажки — с непоколебимой и словно бы не подверженной тлению северной природой, скалами и заливами, прибрежными насыпями и вечным северным морем. Когда нет претензий и позирования перед публикой, когда художник не выдаёт свой стиль за язык бытия, а позволяет бытию говорить на его собственном языке, тогда зритель откликается не на какие-то надуманные теории и идеи автора, а встречается с самой действительностью, и всякий раз такая встреча происходит у каждого человека по-своему. Происходит нечто неуловимое, но единственно важное, какое-то изменение, сдвиг, некое экзистенциальное событие. Это параллельное существование личной драматической истории и вечной не изменяющейся природной стихии, живущей своими законами, красной нитью проходит через весь фильм и, кажется, намеренно подчёркивается режиссёром. Мне это напомнило точно такое же ощущение в книге «Море, море» Айрис Мёрдок. Когда в середине фильма, в один из кульминационных моментов, главная героиня, решившаяся на отчаянный поступок, приходит на берег, на фоне её лица, показанного крупным планом, в море выныривает и плещется огромный кит, который, несомненно, символизирует Левиафана. Морской кит, напоминающий о чудовище-Левиафане, как символ, отражает внутреннее воздействие Левиафана невидимого, выбирающего жертв по собственной прихоти.

Развитие сюжета идёт настолько динамично, что удерживает всё внимание на протяжении 120 минут. Причём, если вначале сюжет раскачивается неторопливо, как будто хочет обмануть неискушённого зрителя картинами ландшафта и заболтать его бдительность семейными неурядицами и сценами пьянства, то вторая половина фильма развивается в темпе остросюжетного триллера. Сильнейшие образы, особенно в исполнении Серебрякова, заставляют погрузиться куда-то на глубину и в этой глубине видеть личность во всём её измерении, в её падении и незащищённости, в страдании и надежде. И на этой глубине естественным образом рождается вопрос о Боге.
Некоторые рецензенты (особенно прот. Крылов) сетовали на то, что в фильме «ничего не сказано о Боге». А мне показалось, что главная тема фильма — это Бог. Нет, не судьба Иова, не государство, ставшее Левиафаном, не сложности криминальной России, не лицемерие церковников. Это всё фон и предпосылка для главного вопроса, который, кстати, прямо задаёт в одном из эпизодов герой Серебрякова: «Где твой Бог?» И ему отвечают: «А ты какому богу молишься?» И это даёт указание на то направление, в котором следует искать ответ. Можно заметить, что на протяжении фильма герои постоянно задают друг другу в разных ситуациях один и тот же вопрос: «Ты веришь в Бога?» Но никогда не звучит прямого ответа, ни утвердительного, ни отрицательного — собеседники лишь пожимают плечами, либо отговариваются («я верю в факты»), указывая на неуместность вопроса. Однако всегда создаётся ощущение некоей недосказанности, неловкости, посредством которых обнаруживается провал в подсознание, где этот вопрос живёт и не даёт покоя, даже нарывает, образуя гнойники. Здесь симптоматичной оказывается роль официальной церковной власти: она, насколько это видно из фильма, единственная, кто не задумывается над этим вопросом и у кого ничего не болит. Эта рана мучает алкоголика, мучает изменницу-жену, даже бандюгу-губернатора (он тоже задаёт такой вопрос). Она тревожит и простого сельского попа. Но когда начинает говорить митрополит, и в финале это звучит ужасающим аккордом, всякий вопрос о Боге словно исчезает. Словно его и не было никогда. Не было трагедии, смерти, слёз, преступлений. Не было греха и искупления. Словно Христос не воплотился.

И после этого заключительного аккорда мы снова видим безмолвие природы. И теперь это уже переосмысленная природа. Природа, тихо и смиренно, как Бог, присутствовавшая при всех событиях в рассказанной истории. Мы поднимаемся на новый уровень и видим, что Левиафан, пожирающий этих людей, меняет маски, преобразуется, пожирает каждого своим собственным способом. Но за всеми этими масками стоит настоящий Левиафан — утрата веры, безверие. Левиафан вздымает свою гриву, когда на зов этих грешников, алкоголиков, блудниц и убийц,

Церковь отвечает пустой риторикой, усыпляющей совесть, помпезными шествиями, грандиозными стройками. Она ослеплена лучами Левиафана — научилась играть, сидя у него на брюхе, и даже не замечает, что первой устремляется с ним на дно. Левиафан — там, где вместо рыбы даётся камень, где вместо веры — лицемерие. Где вместо хижины Иова — белокаменный храм.

Заключительные виды природы говорят о присутствии. Безмолвный океан больше может сказать о Боге в этой казалось бы печальной истории, чем богоустановленные институты, продавшие себя в рабство за лесть и похвалу. Так получается, что океан дарит надежду. Бог сильнее Левиафана, даже если в жизни, как у Иова, всё оказывается во власти последнего.

Недосказанность в фильме только видимая. Мне кажется, фильм пробуждает веру. Веру в совесть, веру в святость, веру в чистоту души. Веру в Бога. Драма, раскрытая в фильме, только кажется личной или социальной. На самом деле это универсальная драма, в которой обнажаются исконные для человеческой души противоречия, свидетельствующие о возложенном на неё бремени выбора между добром и злом.

Есть поговорка, что молодца и сопли красят. Такими «соплями» в фильме оказывается совершенно неправдоподобное изображение духовенства. Карикатурный митрополит то и дело за столом наставляет губернатора на верный путь вымученными и как будто бы написанными заранее фразами, которыми нормальный человек не выражается. Приходской священник сходу начинает, как безумный, цитировать встретившемуся алкоголику пассажи из Библии… (Переписать бы эти эпизоды, я бы даже согласился сыграть митрополита для правдоподобности!) Во всяком случае, неудачность этих эпизодов, мне кажется, не случайна: она органично вписывается в общий экзистенциальный подход режиссёра к реальности.

И в этой реальности нет места таинственному бытию Церкви, коль скоро фильм не выражает — и не может выражать — подлинного богословия спасения. Поэтому здесь и не надо искать того, чего в этом фильме нет. Но то, что в этом фильме есть, крайне необходимо усвоить сегодня в первую очередь верующим. Режиссёр не подводит к осмыслению отношений между Богом и миром в перспективе церковного бытия, потому что он не богослов; но он показывает, как все эти страдающие и погибающие души попадают в водоворот, устроенный Левиафаном, если Церковь отсутствует.

Если она изменяет своей сущности и выступает в роли самого Левиафана. История бесконечно повторяется: именно Церковь в лице своих служителей снова и снова предаёт и распинает Христа. Режиссёр всеми возможными средствами пытается лишь указать на то, что эта проблема актуальна и современна.
Ещё хочу сказать, что многие рецензенты писали о различных несостыковках в сюжете, о нелепом поведении героев, о несовпадениях с «Книгой Иова» и другими библейскими персонажами, об искажении российской действительности, церковной действительности, и прочее. Я всё это оставляю за скобками, потому что эти копания не дают ни малейшего шанса к тому, чтобы приблизиться к пониманию той задачи, которую ставил перед собой режиссёр и которую он выполнил блестяще. В данном случае правда — это то, что говорит автор и художник. И от этой правды только и стоит отталкиваться.

Тому, кто не смотрел фильм, советую никого не слушать, не читать возмущённых отповедей и рецензий, дышащих праведным гневом и обидой на затронутые «святые чувства», и обязательно посмотреть. После просмотра становится абсолютно ясно, что режиссёр не рассчитывал ни на какие награды, а спокойно снимал то, что ему важно, и рассказывал о том, что для него дорого. В фильме Звягинцева нет никакой обиды для России, потому что показанная действительность, хотя она может быть и утрированна в некоторых моментах, касается не России, — она касается всякого человека, независимо от национальности и страны проживания. Европейские и американские режиссёры уже давно во множестве снимают подобные социальные драмы, и это свидетельствует о зрелости общества, в котором эти фильмы появляются. Но такого универсального размаха, как в «Левиафане», я всё-таки не встречал. «Левиафан» — это очень зрелый фильм. Это честный и ответственный, фильм о Боге и о вере. Это фильм о духовной реальности и о том, в каком отношении к этой реальности находится современный человек.

Для меня этот фильм — праздник.